Газета "Культура"

№13 (7574) 5 - 11 апреля 2007г.

Играем Стоппарда

"Карточный домик, или Настоящее" в Театре "Старый дом"
ПРЕМЬЕРА

Сергей САМОЙЛЕНКО
Новосибирск


Спектакль стал едва ли не первой удачной постановкой за несколько последних лет, а поставил его новый главный режиссер театра Сергей Каргин (он назначен на эту должность осенью, и постановка стала его второй работой) по пьесе знаменитого британского драматурга Тома Стоппарда "The Real Thing", известной в переводе как "Отражения, или Истинное". Впрочем, переводчик Ольга Варшавер, приехавшая на премьеру, уверила, что вариант театра вполне правомочен. Более того, рассказывая о не слишком большой сценической истории пьесы на российских подмостках, она отдавала предпочтение именно варианту "Старого дома" - и не скупилась на комплименты.

Мнение Ольги Варшавер, как лица в какой-то степени заинтересованного, можно посчитать и предвзятым, но спектакль и в самом деле состоялся, несмотря на несыгранность и растренированность актеров, отвыкших играть серьезную драматургию. Собственно, с драматургией и были связаны все надежды и опасения. Том Стоппард - один из немногих живых драматургов, к которому применимо определение если не "великий", то уж точно "гениальный". Преувеличения нет. Шестидесятилетний Стоппард - обладатель практически всех драматургических премий, какие только есть в мире, драматург номер один. Знаменитым его сделала написанная в тридцатилетнем возрасте пьеса "Розенкранц и Гильденстерн мертвы". Русскому читателю (а читать Стоппарда столь же увлекательно, как и смотреть) крупно повезло: "Розенкранца и Гильденстерна" практически сразу же после появления перевел Иосиф Бродский, перевел конгениально. Кажется невероятным, но перевод, о котором забыл и сам Бродский, был обнаружен и опубликован только в 1990-м (тогда же, кстати, и был самим Томом Стоппардом снят по пьесе фильм).

Из всех стоппардовских пьес выбранная Каргиным - самая лирическая, самая нежная, самая горькая, самая, что ли, чеховская. Герой пьесы, сорокалетний драматург, пишет пьесу о любви и измене, и жизнь странным образом отражается в искусстве. Спектакль о любви и о взаимоотношениях жизни и искусства Сергей Каргин поставил, может, не слишком затейливо, но вполне достойно - серьезно, без попыток развлечь зрителя хохмами и трюками, в духе русского психологического театра. К тексту режиссер отнесся чрезвычайно бережно, сохранив все английские реалии пьесы, даже музыка звучит та самая, что указана драматургом, - британские поп- и рок-группы 60 - 70-х годов. Сценография Кирилла Пискунова скупа и функциональна - экран на заднике, на котором транслируется некое хоум-видео, сбоку рабочий стол драматурга с пишущей машинкой и игрушечной коробкой сцены, напоминающей о "Театральном романе" Булгакова.

Роль драматурга Генри (самый, как принято считать, автобиографичный персонаж в творчестве Стоппарда) сыграл Леонид Иванов, его первую жену Шарлотту - Ирина Смолякова, вторую жену Анни - Вера Сергеева, первого мужа Анни Макса - Сергей Безродных. Артисты в премьерных показах сильно нервничали, были скованны и играли с разной степенью свободы и внятности - что понятно, если вспомнить плачевную историю театра и труппы за последние годы. Но та серьезность и ответственность, с которыми все без исключения играют, заслуживают поддержки. Пожалуй, наиболее органичной и убедительной в своей роли выглядела Вера Сергеева - в своем персонаже ей удалось разглядеть и цельность сильной натуры, и безоглядность чувства, и вообще все те качества, которыми обладают умные и сильные женщины, способные на любовь. Очень хорош в небольшой роли жлобоватого Броуди Василий Байтенгер.

Спектакль, будем надеяться, со временем "наберет". Но главное значение этой постановки, кажется, в самом факте появления на новосибирской сцене первого спектакля по Стоппарду.

«Петербургский театральный журнал»

№ 28 2002г.

Отблеск в тумане
Юлия Садовникова

У. Сароян. «В горах мое сердце».
ТЮЗ им. А. А. Брянцева. Режиссер Сергей Каргин, художник Кирилл Пискунов

«В горах мое сердце…» — строка из стихотворения Роберта Бернса. Как эхо, она рождает отзвук, и кажется, что вместе с ним возникает ощущение одухотворенного пространства. Сценография Кирилла Пискунова и свет Евгения Ганзбурга создают зыбкий воздух сценической атмосферы. Обнаженную, словно подернутую туманным мороком сцену по диагонали пересекает дорога, обозначенная двумя рядами электрических столбов. В их следовании друг за другом есть движение: кажется, что они уходят в горы или спускаются в долину. «Горы» тюзовского амфитеатра навевают чувства путника в середине пути: места знакомые исчезли за горизонтом, а чужие просторы настораживают и вызывают тайную печаль.

Среди камней, кучкой сложенных у подножия столбов, забытые или брошенные вещи. Странные, словно дошедшие из далеких-далеких времен: кувшин затейливой формы, часть доспехов средневекового рыцаря, бутыль из-под вина и, неожиданно, саксофон. Линию пути подчеркивает серебристо-серая ткань. Призрачным отблеском она напоминает реку, где хранится наша память. Человек в мундире американского генерала появляется в туманной глубине сцены. Неторопливо, останавливаясь через каждые два-три шага, бредет он по этой глади. Замерший взгляд, стэповое па — как неожиданно настигшее воспоминание, нечеткое, ускользающее. Брошенный рукой генерала камень заставляет всколыхнуться воды Леты, и вот… серебристая ткань ручейком убегает со сцены, как будто исчезает время, разделяющее прошлое и настоящее. Это первое энергичное движение вызывает на сцену действующих лиц. В полифоническом многоголосии воспоминаний изредка прорываются отдельные возгласы, но пока они не складываются в стройную песню. Лишь пронзительный звук трубы окончательно разорвет туман прошлого, и сумбурные воспоминания оформятся в конкретные события давней истории.

Дымкой забвения покрыто все происходящее: без бытовых подробностей, без психологических сцеплений эпизодов. Произвол памяти. Сергей Каргин не только меняет структуру пьесы, превращая ее последовательную реальность в дискретный мир воспоминаний, но и переставляет акценты, подчиняя логику всех действующих лиц логике памяти героя — Джона. Весь спектакль строится по причудливому, прихотливому закону памяти, которая вызывает на сцену тех или иных людей, наполняя историю музыкой и танцами, тоской по ушедшим иллюзиям.

Маленький Джонни, девятилетний мальчуган из пьесы Сарояна, давно стал Джоном, поседевшим генералом в мундире с орденской планкой. Джон-Джонни в исполнении Николая Иванова, конечно, не появится перед нами мальчуганом в коротких штанишках. Лишь однажды сменит он строгий мундир на большую (на вырост) рубашку в крупную клетку. Весь спектакль он находится на сцене — одновременно участник, зритель и рассказчик этой истории. Лишь иногда входит Джон в круг персонажей, отстраненно наблюдая за «хороводами» теней. Они обращаются к Джонни, а отвечает им Джон. В этом отношении характерна сцена встречи с разносчиком газет Генри (Александр Ленин). В пьесе они ровесники, их объединяют мальчишеские надежды, мечты и тревоги. А в спектакле получается, что взрослый, поседевший генерал вместе с юным Генри пытается научиться свистеть и отбивать чечетку. Каждый по-своему, но с близкой болью, вспоминают и тоскуют.

«Где-то что-то неладно». Эта фраза будет произнесена дважды, создавая два финала и одновременно обращая взгляд к началу истории Джона. Первый раз эту фразу произнесет маленький Джонни, тот, что существует внутри этой истории. Второй раз — Джон. «Где-то что-то неладно». Именно эти с детских пор неотвязно преследующие слова привели старого военного на пустырь его детства.

Память Джона, произведя «отбор» персонажей, являет нам лишь тех, кто более всего запомнился ему с тех давних пор. Поэтому так естественно путаются в его памяти всевозможные Эпли, Кармайки, Уайппы, Канингемы, прохожие и соседи, появляющиеся на сцене в лице одного актера — Сергея Жуковича. Персонажи воспоминаний Джона предстают перед нами такими, какими он их видит спустя много лет, подчас в ироническом свете. Но хотя отношение к отцу взрослого Джона стало более скептичным, сквозь наслоения лет просвечивает чистая любовь маленького Джонни к этому чудаку.

Действие подчинено двум появлениям актера Мак-Грегора-Игоря Шибанова. Его метафорическое выражение вечного покоя — «сердце в горах» — определяет философию и поэтику спектакля. Впервые оказавшись среди этих людей, он навсегда остается в их сердцах. Мелодия, сопровождающая его, подчиняет и влечет к себе всех. Услышать ее еще раз, очарованно застыть или пуститься в причудливый пляс — каждый мечтает об этом и ждет Мак-Грегора. Все действующие лица этой истории отмечены печатью «странничества» и «странности» (в данном случае эти слова почти синонимы). Отчасти к ним можно применить выражение самого Сарояна: «show-off» — играющий на публику фантазер, чудак.

Отец Джонни Бен Александер — поэт. Борис Ивушин играет его человеком в высшей степени экзальтированным, упивающимся своей причастностью к поэзии, вознесшимся над людьми. С пафосом величает он себя «самым великим поэтом среди неизвестных». Карманы его длинной кофты набиты рукописями и конвертами, в которых он отсылает свои стихи во все концы Америки. Высокий, стройный, с чрезмерно взлохмаченными волосами и графически тонкими чертами лица — воплощение поэтического «безумия». Тонкие пальцы Александера исполняют причудливый танец, выхватывая из карманов листы со стихами новой поэмы и рассыпая их вокруг себя. Этот танец складывается из характерных армянских движений и широты его души. Он словно пытается обнять каждого и осчастливить всех причастностью к его поэтическому гению.

Бабушка — Лиана Жвания, говорящая исключительно по-армянски, неожиданно запоет оперную арию и сорвется, закашлявшись, тем самым проявив и в себе частицу «show-off».

Даже мистер Козак, практичный, хотя и не лишенный мягкости бакалейщик из пьесы Сарояна, становится в спектакле С. Каргина «show-off». Мягкость и уступчивость мистера Козака в исполнении Александра Иванова перерастает во вселенскую любовь. Впервые память Джона вызывает на сцену мистера Козака в момент, когда он вешает скворечник на сиротливо-безжизненный столб. Его отношения с маленькой Эстер (Аглая Иванова) часто отвлекают внимание от основного действия, заставляя завороженно следить за милыми, непосредственными и чистыми играми отца и дочери. Глядя на них, понимаешь, что взрослый равен ребенку, что нет более мудрого и старшего. Финальные сцены, неуклонно стремящиеся к лишенной иллюзий развязке, озаряются не принадлежащим перу Сарояна эпизодом. Мистер Козак после прощания с Александером остается один на один с листком бумаги, лежащим у его ног. Сначала тихо, неуверенно читает он стихи, постепенно наращивая мощь и звучность поэтических строк. И когда строки заканчиваются, а заряд энергии, заданный ими, требует выплеска, он, досадливо отбросив уже ненужную бумажку, устремляется к саксофону. Играя, он вовлекает всех в прощание с чудаками, которые, уходя, наделили оставшихся частицей своего чудачества.

Но блестящая импровизация мистера Козака будет прервана уже знакомой зрителю мелодией трубы Мак-Грегора. Прервана для того, чтобы был сыгран последний трагический акт этой истории. На самом деле трагедия начинается раньше. Почтальон (С. Жукович), как черный вестник, принесет большой белый конверт. Еще ничего не зная, а только увидев почтальона, Бен Александер все поймет. Трогательная попытка не замечать вестника и его сумку таит неудержимый страх и стремление вскрыть письмо. Снова и снова делает он попытки с разбегу одолеть невидимую преграду, и каждый раз его словно откидывает назад внутреннее сопротивление. Путь к этому письму проходит через возвышенное отречение от себя самого. Александер встает на железный обломок столба, словно для того, чтобы, возвысившись, духовно очиститься от своих фантазий, чудачеств и высокомерия. Как высокое скорбное дерево, роняющее свою листву, выпускает он из рук конверты, которые, медленно кружась, падают. Распрощавшись с надеждами и заблуждениями, «рушится» он со своего пьедестала, чтобы одним движением преодолеть расстояние и, разорвав конверт, узнать, что лучшие его стихи возвращены и никогда не будут напечатаны. Монолог Александера предваряет финал, который будет сыгран Мак-Грегором. И если последний сыграет «все смерти» в монологе короля Лира, то Александер в этой сцене играет «все обманутые надежды», вместив в монолог боль Гамлета и Отелло, Веронского князя и Просперо.

Главной музыкальной темой спектакля становится дудук Дживана Гаспаряна, чей пронзительно-светлый плач — парафраз не находящих ответа слов Джонни: «Я никого не виню, но где-то что-то неладно». Прозрачные, словно рожденные из колебаний проводов, из заблудившегося среди столбов ветра, призрачные звуки. И не хочется называть их «звуками», потому что это слово слишком «звучно», очевидно «слышимо», чтобы передать нерв, печаль и радость дудука. Его мелодия рифмуется с тихой речью Бабушки, словно поющей каждую произнесенную по-армянски фразу. Но память прихотлива и вызывает порой смешные, трогательные, неточные ассоциации. Память Джонни приписывает шотландцу Мак-Грегору ирландскую музыку. Она возникает из мелодии, сопровождающей актера, и вовлекает всех в танец. Отправлению письма в нью-йоркский журнал сопутствует веселая «Chattanoga Cho Choo». И степенная Бабушка вдруг начнет премило подмигивать зрительному залу и очаровательно подергивать плечиком, изображая, что поет сольную партию хита оркестра Глена Миллера.

История человека, мечтавшего стать поэтом, как его отец, и ставшего военным. Мальчуган Джонни в спектакле Сергея Каргина сверстник Мак-Грегора, «великого актера», пришедшего сюда умирать, среди этих людей нашедшего свои горы. Они близки. Их разделяет время, но здесь, на пустыре Америки, они встречаются, потому что здесь их «горы»: актера-шотландца и потомка армянских эмигрантов. Двое заблудившихся в огромном мире. Где их дом — непонятно. Но здесь их «горы». Приходит ли Джон сюда умирать? Может быть, да, а может, и нет. Он приходит подвести итог своей жизни, в начале которой были и горы, и поэзия, было все…

В финале, умирая на сцене, не успев выйти из образа короля Лира, Мак-Грегор реализует высокий смысл, заложенный в сарояновском понятии «show-off». Падает из рук красный помидор — жуткий и гротесковый образ жизни актера Мак-Грегора, заложника приюта, человека, чье сердце в горах. С его прихода начинается эта история и заканчивается его уходом. Его смерть обряжена в шекспировские одежды. Как воины Фортинбраса, герои наденут латы и уйдут с лежащим на носилках телом Мак-Грегора в глубь сцены. Маленькая Эстер, безутешная Офелия, тонкой белой тенью завершит эту процессию. Высокие столбы качнутся в поклоне великому актеру, закрывая врата памяти. Возникшие из вод Леты, персонажи вернутся в ее бережный покой. Джон уйдет по дороге в горы…

Май 2002 г.

Культура

№ 55 (25419) 24.03.07


Партия в пинг-понг со Стоппардом.

Премьеру второй по счету постановки нового главного режиссера театра «Старый дом» Сергея Каргина ждали, можно сказать, с нетерпением. В первую очередь потому, что в работу была взята пьеса Тома Стоппарда — современного английского драматурга суперинтеллектуала, в произведениях которого «философичность, эстетство, реальность сплетаются в некое сложное и запутанное единство». То есть планка, как и в спектакле «Тойбеле и ее демон» по Исааку Зингеру, была заявлена высокая...

И главным приятным открытием спектакля «Карточный домик, или Настоящее» стали актеры: Леонид Иванов (Генри), Вера Сергеева (Анни), Ирина Смолякова (Шарлотта) и Сергей Безродных (Макс), в общем-то довольно свободно освоившие пинг- понг стоппардовского диалога, где все так искусно переплетено: ревность маскируется под интеллектуальный спор, а поединок по поводу духовных и интеллектуальных жизненных приоритетов внешне выглядит обычной семейной разборкой.

…Известный писатель Генри в постоянном поиске истинного — единственного, самого точного слова, единственной и настоящей любви. Но он живой человек, и есть у него «недостаток», которого он стыдится: приверженец истинного, он предпочитает поп-музыку классике. За что не однажды морально бит нелюбимой женой Шарлоттой, а также ставшей любимой женой — любовницей Анни...

Окружающие, и в частности Анни, тоже имеют свои «принципы». Но, кроме любви к Баху и Верди, это в основном принципы компромисса: «если так надо» или «всего один раз», «ну, так получилось», она может позволить себе (и стремится убедить в этом Генри) исключения из правил. Но принципы либо есть, либо их нет.

В несомненно автобиографичной пьесе высоколобый («писатель для критиков»), но прекрасно знающий специфику театра и зрительского восприятия Том Стоппард завуалировал, а точнее замаскировал, в тени адюльтерных ответвлений свою главную боль — соотношение истинного творчества и — в любом виде искусства — графомании! В данном случае — графомании идеологизированной: Анни умоляет Генри «подправить» с литературной точки зрения пьесу графомана-пацифиста и не понимает, почему муж сопротивляется настолько ожесточенно, как будто от этого зависит его жизнь.

«...Мы стараемся писать так, как мастерят крикетные биты: чтобы слова пружинили и мысль не увязала... Из слов — если с ними бережно обращаться, можно, будто из кирпичиков, выстроить мост через бездну непонимания и хаоса... Я не считаю писателя святым, но слова для меня — святы. Они заслуживают уважения. Отберите нужные, расставьте в нужном порядке — и в мире что-то изменится. А дети будут читать ваши стихи даже после вашей смерти...»

Рядовому зрителю (как и Анни) этот монолог может одновременно показаться как избыточным — по эмоциям, так и проходным — по информативности относительно сюжета. Но для людей, профессионально пишущих, рисующих, музицирующих и т. п. — это манифест. «Нужное в нужном порядке» — так важно в собственном творчестве. И настоящая проблема — в оценке чужого, когда невозможно объяснить амбициозному автору, от какого «чуть-чуть» зависит истинность, где проходит граница между произведением искусства и поделкой...

К чести исполнителя роли Генри — Леонида Иванова, этот монолог прозвучал ярко, выстраданно и оттого концептуально.

Приехавшая на премьеру переводчица пьесы Стоппарда москвичка Ольга Варшавер сказала, что в ряду немногочисленных в России постановок этого драматурга работа режиссера Сергея Каргина ей понравилась и показалась «наиболее адекватной», так как в других либо это было нечто близкое простой читке текста, либо включало какие-то совсем неорганичные моменты «развлекаловки» зрителя. Особенно впечатлили ее в Новосибирске спроецированные на экран кадры из «Звездных войн», где несущиеся звездолеты означали: ну всё, Генри сдался и принялся переписывать бездарную рукопись — пошло-поехало, понеслось!

Присоединяясь к мнению гостьи о достоинствах премьерного спектакля театра «Старый дом», добавим единственное: «Спасибо, что перевели, спасибо, что поставили».

В. Владимирова

"Советская Сибирь" 19.05.2004

Агенство злых-добрых дел

В конце апреля на малой сцене театра "Глобус" состоялась премьера спектакля "Деревья умирают стоя" по пьесе испанского драматурга Алехандро Касоны. Постановку осуществил Сергей Каргин, ученик Льва Додина, бывший главный режиссер Петербургского ТЮЗа имени Брянцева, поставивший множество заметных спектаклей в театрах Санкт-Петербурга. Новосибирской публике он известен по детским сказкам "Глобуса" - "Двенадцать месяцев" и "Волшебный уголек".

"Мыльная", как сейчас принято говорить, история, рассказанная Касоной, повествует о том, как добрые молодые люди занимаются тем, что приносят счастье, покой и веру нуждающимся в них людям. Глава этого сообщества Маурисьо одновременно спасает и отчаявшуюся Марту-Изабеллу, и славную старушку, много лет назад потерявшую непутевого внука, который вроде бы пишет ей письма о своей наладившейся жизни... Правда, потом оказывается, что письма принадлежат перу ее супруга. И когда внезапно отыскавшийся внук отправляется на встречу со своими родными - спасти положение может лишь умница Маурисьо. Представившись внуком, которого старушка не видела двадцать лет, он вместе с красавицей женой (тоже фальшивой) приезжает в "отчий дом". И все было бы хорошо, но тут появляется настоящий внук...

Конечно, в спектакле произошло смещение каких-то смысловых акцентов. Легкая комедия о духовной благотворительности странного агентства добрых дел превратилась на сцене в настоящую драму человеческих судеб. Жанровый подзаголовок спектакля - истории заблуждений - отражает основную идею спектакля. Все персонажи, так или иначе, сотворят себе кумиров, а в финале разочаруются в созданных мифах. Но каждый из них будет вынужден решить для себя: что все-таки важнее в жизни - иллюзия или реальность? Герои спектакля выберут иллюзию. И бабушке важнее будет придуманный внук с "правильной" биографией, к которой она привыкла, с которой сроднилась. А настоящий родственник - угловатый, неудобный, разрушающий привычный мирок - будет неугоден. Марта-Изабелла не пойдет за настоящей любовью, то ли испугается, то ли не захочет ничего менять... В который раз обманет саму себя. Маурисьо будет по-прежнему создавать искусственное, насильственное "счастье" для общества и упиваться своей властью над людьми.

Заблуждения, какими бы печальными они ни были, становятся формой существования персонажей. Встреча героев в одной пространственно-временной точке не принесет желанного рая, хотя каждый из них будет убеждать себя и окружающих, что исполнение заветной мечты нашло их. Актеры очень четко понимают свои задачи на сцене и мастерски их воплощают. И Анастасия Васильевна Гаршина, и Елена Ивакина, и Александр Смышляев, и Сергей Мурашкин - все хороши и убедительны.

Интересно визуальное решение спектакля. Серо-стальные движущиеся планшеты, изогнутые полукругом, на фоне которых высвечиваются тени. Искусный видеоряд создает особую атмосферу - зыбкость человеческих взаимоотношений, иллюзорные миры персонажей, предощущение счастья, беды, любви, несбыточность надежд на эту самую любовь... Старые семейные фотографии, осенние пейзажи, "воронка-матрица", рябь оборванного кинематографического кадра. Фото и кино - разновидности жизненных иллюзий, прекрасные и удивительные обманы...

Спектакль получился необычайно светлым, добрым и прозрачным. Мне, как зрителю, часто так не хватает простоты, а точнее, внятности режиссерской идеи, рисунка межличностных отношений героев, ситуаций, проблем, поставленных во главу угла. А в премьере "Глобуса" ощущается кристальная чистота замысла и исполнения. Удивительно, что сегодня возможно поставить такой аккуратный, крепкий, хороший спектакль. Спектакль для людей.

Станислав Якушевич

Большой Новосибирск
13.03.2007

"Карточный домик" в "Старом Доме"


Излишне представлять театральной публике Тома Стоппарда. Это имя стало культовым еще в 1966 году: именно тогда появилась пьеса, которая ознаменовала веху в современном театре – «Розенкарнц и Гильденстерн мертвы». Ее постановка в Национальном театре в следующем году стала событием сезона в Лондоне и навсегда утвердила за автором-дебютантом репутацию одного из ведущих драматургов мира.

Знакомство с текстом приводило в шок, особенно после блестящего перевода Иосифа Бродского в 1990 году. Это 4-й номер «Иностранной литературы» (а ведь был еще номер «Современной драматургии») брали почитать у немногочисленных обладателей, переписывали от руки, иногда забывая вернуть законному владельцу.

Впечатление от «Розенкранца и Гильденстрерна» были сильными, но не единственными. Затем последовали «Аркадия», напечатанная в той же «Иностранке» в 1996. В начале нового тысячелетия начали издаваться сборники пьес драматурга, и тогда стали доступны «Травести», «Входит свободный человек», «Настоящий инспектор Хаунд», «После Магритта» и другие.

Слава Стоппарда не ограничивалась только театральным миром: он известный сценарист, режиссер, увенчанный лаврами крупнейших кинонаград мира. Как сценарист, Стоппард участвовал в создании таких фильмов, как «Русский Дом» Фреда Скепси, «Бразилия» Терри Гиллиама, «Индиана Джонс и последний крестовый поход» (титрах не указан) и «Империя солнца» Стивена Спилберга, «Билли Батгейт» Роберта Бентона, «Путешествие в свет (Отчаяние)» Райнера Вернера Фасбиндера, «Энигма» Майкла Эптеда.

Благодаря Стоппарду блестящими диалогами общаются в фильме «Ватель» Ролана Жоффе (сценарий Жанны Лабрюн) Тим Рот, Ума Турман и Жерар Дупардье.

Снятый по сценарию драматурга «Влюбленный Шекспир», был удостоен «Оскара» за «оригинальный сценарий» в 1999 году, а режиссерский дебют «Розенкарнц и Гильденстерн мертвы» получили «Золотого льва» в Венеции 1990-м. Стоппард не оставляет вниманием кинематограф: его участие в проекте давно стало залогом интеллектуального кино, которое всё чаще привлекает звезд мирового кино. Примерил на себя драматург и актерское амплуа: в 1999 году снялся в эпизодической роли в фильме "Poodle Springs".

В 2000 году Стоппард получает от королевы Елизаветы II британский орден «За заслуги» и становится сэром Томом.

Несмотря на все это – широкая известность, авторитет в мире театра и кино, реноме одного из лучших драматургов современности (а пьеса «Аркадия» вообще негласно считается «лучшей пьесой второй половины XX века») – постановочная «судьба» Стоппарда в России не очень яркая.

Нельзя сказать, чтобы произведения драматурга не ставились на российской сцене. Режиссер Георгий Товстоногов поставил в театре «У Никитских ворот» в 2006 году «Входит свободный человек». В московском Театре Армена Джигарханяна состоялась премьера пьесы "Настоящий инспектор Хаунд". Театралы со стажем помнят постановку 1990-го года на малой сцене театра Маяковского "Розенкранца и Гильденстерна" талантливого режиссера Евгения Арье. Теперь этот спектакль идет в Израиле, где эмигрировавший из России режиссер создал репертуарный театр "Гешер" ("Мост" - в переводе на русский). Из удач можно припомнить дипломный спектакль "Отражения" в режиссуре Алексея Литвина. Еще одна попытка была предпринята Большим драматическим театром Петербурга в (если не ошибаюсь) в 2004 году: «Аркадию» поставил эстонский режиссер Элмо Нюганен. А в 2005 году Елена Невежина поставила на Малой сцене МХТ «Художник, спускающийся по лестнице». «Отметились Стоппардом» и в «Табакерке», поставив всё ту же «Аркадию».

Но все эти постановки относятся к самому последнему времени: «эпоха Стоппарда» в российских театрах наступила в 2000-х. Вот и сейчас в Москве готовится к постановке эпическая трилогии драматурга "Берег утопии", написанная им на материале русской истории ХIХ века. Этот масштабный проект осуществляется Российским академическим молодежным театром при участии самого английского драматурга. Стоппард уже несколько раз приезжал в Москву, чтобы познакомиться с работой постановочной труппы. По неофициальной информации именно загруженный московский график не позволил писателю приехать в Новосибрск на премьеру своей пьесы «Карточный домик, или Настоящее».

Эта постановка стала первой пьесой Стоппарда на новосибирской сцене. Идея поставить спектакль по пьесе ангдийского драматурга принадлежить главному режиссеру театра «Старый Дом» Сергею Каргину, который познакомился с пьесой Стоппарда еще в 90-х, во время учебы на курсе Льва Додина. Идея обрела реальность после поселения перевода пьесы на русский язык, который осуществила Ольга Варшавер. Ольга Александровна стала одним из первых зрителей спектакля, и версия Сергея Каргина и актеров «Старого Дома» не оставила ее равнодушной.

- Актеры провели спектакль на таком уровне эмоционального накала, что просто нет слов! – так прокомментировала свои впечатления Ольга Варшавер.

Но сами актеры говорят, что сначала материал показался им не очень интересным. Обилие диалогов при явном дефиците сценического действия.

- Пьеса показалась очень монотонной, - передает свои впечатления заслуженная артистка России, исполнительница роли Анни Вера Сергеева. – Нашему зрителю лучше Достоевского сыграть. Сложность Стоппарда в том, что у него эмоция скрытая. Зритель должен видеть, что она есть, но она скрыта. И эта загадка должна притягивать! А если играть всё в «открытую» - это для Стоппарда, по моему, не свойственно.

Очевидно, в этом кроется неудобство Стоппарда для российских театров. Блестящий мастер слова, виртуоз диалога, эквилибрист реплики заставляет актров существовать как бы в двух мирах одновременно: герои пьесы мило беседуют, обмениваются колкостями, каламбурят – а внутри у каждого вулкан чувств и эмоций, готовый прорваться в любой момент выплеском агрессии.

Так и живет главный герой – драматург Генри в исполнении заслуженного артиста России Леонида Сергеева. Правда, писатель находит остроумный выход: он делает всех своих знакомых героями пьесы. Действие перемещается из его «воображаемого театра» в реальность жизни. Причем этот переход режиссер никак не обозначает ни сценографией, ни костюмами, ни декорацией. Всё действие проходит в условном антураже: стул, кресло… Переход из одной реальности в другую актеры вынуждены обозначать едва заметными штрихами, тонкими нюансами сценического существования.

«Пьесы Стоппарда проходят по разряду интеллектуальной драмы. Удивительно, что весьма образованные и интеллектуальные режиссеры России совершенно не сильны по части таких произведений: будь то Бернард Шоу, Хайнер Мюллер, Бернхардт, Фриш или Дюрренматт, да даже Пиранделло. С сочинениями Пиранделло пьесы Стоппарда соотносятся напрямую, по крайней мере, это очевидно, когда речь идет о "Шести персонажах в поисках автора" Пиранделло и "Настоящем инспекторе Хаунде" Стоппарда. И там, и здесь действие происходит в театре. В него приходят и вмешиваются в сюжет люди нетеатральные или "околотеатральные". Их засасывает, морочит и губит сценическая топь», - пишет о пьесах Стоппарда театральный критик Мария Тимашева.

Именно в этой «сценической топи» актеры вынуждены существовать, находит – не сразу, постепенно, - ту единственную интонацию, которая балансирует на грани нескольких психологических состояний.

Конечно, у Стоппарда есть очень много параллелей в театральном мире. Помимо названных Тимашевой Шоу, Пиранделло, Фриша и Дюренматта, на ум приходит «Кто боится Вирджинии Вульф?» Эдварда Олби, и конечно, чеховская интонация.

- Эта пьеса очень сродни русской литературе, - подчеркивает Ольга Варшавер. – Вообще, у Стоппарда очень много – особенно закваска драматургическая – от Чехова. А мы все выросли на чеховском театре.

Но какой отклик найдет пьеса у новосибирского зрителя, даже «воспитанного на чеховском театре», предсказать не берется никто. Спектакль сложен: и для актеров, и для зрителей. За психологическими ходами героев нужно следить пристально. Завуалированные эмоции следует отслеживать, как ребус.

- Зрителю нужно сидеть и отгадывать, а не просто созерцать обыденную картинку в обыкновенной, бытовой пьесе, - отмечает заслуженный артист России, исполнитель роли Генри Леонид Соловьев. – У нас же привыкли: вот черное, вот белое! А здесь не всё понятно даже до конца.

Но всё же рискнем предположить, что спектакль не станет проходной постановкой в «Старом Доме». Обращение к Стоппарду – это всегда показатель: стремления к иному театральному языку, интонации. Для этого нужна смелость, стремление рисковать. Пьесы Стоппарда – это, в какой-то мере, показатель живого театра. Желания разговаривать на актуальные и вечные проблемы.

- Проблема непонятости…боли человеческой – она что, у англичан друга? Люди-то везде…Боль – она у всех одна: у мужчин, у женщин. И не важно англичане это или русские, - говорит Леонид Сергеев.

- И тогда это пьеса не о творчестве, не о театре, - подчеркивает режиссер Сергей Каргин. – Это о человеке, который живет в этом мире, смотрит на него, получает впечатления. И как-то этот мир в себе переживает. Как любой из нас!

Проблема, как окружающая жизнь влияет на нас, актуальна и универсальна. Является ли наша реальность тем «карточным домиком», который мы строим вокруг, или она покоится на иных материях - всё это предстоит разгадывать зрителям вместе с актерами театра «Старый Дом».

По мнению режиссера, театр еще только набирает форму. Он должен «задышать». Актерам еще предстоят репетиции, и работа над премьерным спектаклем еще будет продолжаться в течении сезона.

Так что, не прогадают те из зрителей, кто придет на 10-й или 25-й спектакль. Возможно, только тогда мы и увидим настоящий «Карточный домик» Стоппарда на сцене «Старого Дома».

Е. Климова

"Труд-Новосибирск" 21.10.2004

Что там, за облаками?

Они в самом деле живут на облаках - ученый Протасов с красавицей женой Еленой и младшей сестрой Лизой, на облака к ним захаживает друг художник Вагин и поклонник Лизы ветеринар Чепурной, и сестра его купчиха Мелания, влюбленная в Протасова до потери рассудка.

Облаками расписаны стены и потолок их дома, и мебель в этом доме прозрачна и легка. Только двери в глубине сцены - прочные, основательные. Когда их створки распахиваются, в проеме видны то золоченые обои и картина Шишкина в бронзовой раме, то кухонные горшки и ухваты, то половичок, а на нем калоши. В общем, все понятно. Двери отгораживают детей Солнца от настоящий жизни, которая, во что бы ни рядилась, все равно груба и жестока. А у себя на облаках большие дети ведут вдохновенные беседы о будущем, рисуют, говорят стихи и ставят химические опыты.

Горький написал "Детей Солнца" в 1905 году, будучи недолго узником Петропавловской крепости. В проекции на время и место монологи о благословенной роли науки в будущей жизни, и надежда на небо в алмазах - все естественно, все понятно. А сегодня? Спектакль спектаклю рознь, я смотрела самый первый "прогон" его на публике, и тогда мне в иные моменты приходилось напоминать себе про это самое "время и место". Персонажи не знали, чем закончится (и очень скоро!) их парение в высях, но мы-то все знаем это отлично, и ощущения этого знания мне в спектакле часто недоставало и мешало цельности впечатления. Хотя смотреть было чрезвычайно интересно в каждый момент, и почти два часа, которые длилось первое действие, пролетели незаметно. Хорошие актеры исполняли хорошие роли - а что еще нам, зрителям, по большому счету, от театра надо? Каждый персонаж был личностью, даже крохотные роли не назовешь "эпизодическими" - так запомнились, а пятеро главных не отпускают от себя вот уже неделю. И более других - Борис Николаевич Чепурной (Александр Смышляев). Нелепый и жалкий, сильный и искренний, с трагедией в душе, которую чувствуешь, как груз, буд-то ему тяжело - дышать, говорить, двигаться. Единожды только он его сбросил, когда услышал от Елены ложь о Лизином согласии на брак - и заскользил легко по сцене и даже будто стал выше ростом. Доверчивый и скрытный сразу, он не защищен от жизни, как остальные, искусственными преградами - наукой, как Протасов, живописью, как Вагин, игрой в любовь, как Елена или в болезнь, как Лиза. Он принял эту облачную жизнь за реальную, и потому он лишний здесь, и потому обречен. Он ведь и о любви не говорил, объясняясь с Лизой где-то за сценой, и о решении покончить с собой намекал только - ернически, как всегда, - но и любовь его и крах всех надежд можно ли дать почувствовать острее, - не знаю. Наверное, я фантазирую, и не все мотивы поступков Чепурнова таковы, как увиделось мне, но человек сложен и не всегда понятен даже самому себе. А так глубоко и свободно исполненная роль, как исполнил свою Александр Смышляев, не позволяет говорить о Чепурном, как о персонаже, за действиями которого следишь на протяжении спектакля. Скорее, как о человеке, с которым познакомился, да жаль, ненадолго - под конец его жизни. Кто еще будоражит воображение - так это Елена Николаевна (засл. арт. РФ Галина Яськова). Вроде с одной стороны - просто "дама, приятная во всех отношениях" - голос звучен, платье выше всяких похвал, и манеры, и походка - все воплощение супруги рассеянного ученого, как ее себе представляешь. А поглядишь внимательнее - ох, непроста прекрасная Елена. Интригует мадам - говорит прочувствованно, в глазах холод, улыбка опасная, истерики наигранные - нехороша. И уже привыкнешь к мысли, что нехороша - а она возьми да и пойди к холерной больной, - может, и глупый поступок, да совершен красиво, просто и не раздумывая. На образцовую супругу - нет, не тянет. И на влюбленную страдающую женщину, по которой и Вагин сохнет, и Протасов не отпускает - тоже. Любви тут мало. Больше надлома, современной раздрызганности души и сознания. Может, и не задумывалось так, а получилось интересно и близко.

И у Лизы (Елена Ивакина) любви нет. Есть игра на грани безумия и подлинное безумие о финале. Не драматическая роль - почти балетная партия. У Вагина (засл. арт. РФ Евгений Калашник) тоже не драматическая роль. В том смысле, что драматических переживаний, по поводу места, какое отвела ему в своем романе Елена, нет у Дмитрия Сергеевича. Легок он, ироничен, равнодушен, личность обаятельная, но без огня - и любовного, и художнического. Это душу Мелании терзает огонь непонятной любви к Протасову. Наталья Орлова, засл. арт. РФ, как всегда - фейерверк, но я почему-то в каждой отдельной сцене ей поверила, а в целом - в ее муки, раскаяние - нет. И в любовь к Павлу Федоровичу - тоже. Хотя как не полюбить засл. арт. РФ Павла Харина, когда он весь в белом и улыбка эта его открытая, фирменная. Как не полюбить? А не торопиться. Павел Харин тонкую игру плетет. Протасов мил и добр, но как он отшатывается раздраженно от всяких переживаний, я уж не говорю про чужие трагедии, как щепетильно протирает дверь, которой касалась пришедшая от холерной Елена, как у него губы неврастенически дрожат и как он ручками машет мелко, если что-то вторгается в его день, в его опыты, в его мечтательные речи.

"Я не знаю, зачем бы я пошла сегодня на "Дети Солнца", - сказала мне образованная дама, которая знает, что Горький - эго нерадостный автор. Я вспоминала ее слова на спектакле, потому что у меня родился банальный ответ - зачем. Классика она потому и не на один год, что актерам в ней всегда найдется, где развернуться, а нам - на что посмотреть и над чем задуматься.

Т. Коньякова

"Вечерний Новосибирск" 28.04.2004

Хороший спектакль для хорошей актрисы

На сцене театра"Глобус" поставлен спектакль по пьесе Алехандро Касоны "Деревья умирают стоя", одну из главных ролей в спектакле сыграла Анастасия Гаршина, народная артистка России, легенда новосибирской сцены.

- Мы хотели сделать спектакль именно для Анастасии Васильевны, - говорит режиссер-постановщик спектакля Сергей Каргин (Санкт-Петербург), - перебрали очень много пьес и остановились именно на этой, потому что в ней есть живая человеческая история, и это подкупает прежде всего...

"Живая человеческая история" написана аргентинцем Касоной еще в 1949 году, и с тех пор очень любима театрами, в том числе и российскими.

- Прежде всего - это история заблуждений, - говорит режиссер. - История иллюзии, в которую мы погружаем себя, которой мы закрываемся от реальности. Жить в реальности мало кто находит в себе силы. Мы объелись реальностью. Человек так устроен, что ищет свой способ, позволяющий ему как-то защититься, сохранить себя в этом сложном мире, среди всех этих социальных, семейных, бытовых, ежедневных проблем, от которых хочется как-то спрятаться, исчезнуть.

Героиня Анастасии Гаршиной - сеньора Бальбоа, бабушка, 20 лет прожившая в иллюзии о счастливой судьбе и благородстве своего непутевого внука, для которой крушение иллюзии стало крушением всей жизни... Но все обаяние ее личности и ее величие в том, что в своей личной трагедии она находит в себе силы понять и драму тех, кто оказался вовлечен в сотворение этого мифа для нее. Понять и простить... Игра Гаршиной очень несуетна, сдержанна и одновременно эмоциональна и завораживающе экспрессивна.

Последняя фраза, которую произносит на сцене ее героиня: "Да, я понимаю, это был обман, но эти 20 лет были самыми счастливыми днями моей жизни..."

О. Доморадова

"Досуг" 28.10.2004

"Дети солнца" спустя сто лет

"Если б в нашу кровь хоть искру солнца..."

Малая сцена театра "Глобус". Пришедшие в ожидании. Свет в зале еще не погас, разговоры зрителей не стихли, актеры не появились, и несколько минут можно смело посвятить разглядыванию декораций. Стилистическое решение восхищает: цвет стен и пола - цвет неба: белые облака перемежаются с различными оттенками синего. На таком фоне едва заметны несколько прозрачных стульев. Рано или поздно взор устремляется на странное сооружение с химическими колбами. Приглядываясь, мы замечаем на некоторых склянках формулы, а непосредственно в них - разного цвета жидкости. Таинственно.

Мало того, что Малый зал располагает практическим отсутствием дистанции между артистом и зрителем, небо делает пространство бесконечным и сразу внушает зрителю этакую безмятежность. Но внешняя оболочка оказывается обманчивой, и кажущаяся безмятежность рассеивается уже с первых сцен - появляется спешка и быстротечность событий. Лица сменяют друг друга. Kтo-то приходит, чего-то требует, услышав отказ, уходит. Кто-то просит внимания, но, не получив его, переживает. Кому-то нужно сочувствие, кому-то - деньги. Кто-то требует оставить его в покое, а кто-то добивается согласия ни руку и сердце. Переплетаются линии жизни, сталкиваются интересы совершенно не похожих друг на друга людей.

Лишенная слов автора и музыкального сопровождения пьеса отнюдь не кажется неполноценной. Все с лихвой восполняют яркие диалоги и монологи, громкие восклицания и реплики персонажей. Работа, так сказать, ведется "голым словом", в этом-то и заключена основная смысловая нагрузка произведения.

Название спектакля - "Дети солнца", и поставлен он был петербургским режиссером Сергеем Каргиным. Исходным материалом для спектакля послужила одноименная пьеса Максима Горького. Премьера состоялась 15 октября, и сейчас постановка на полных правах вошла в репертуар "Глобуса".

Спектакль довольно красочно и своеобразно иллюстрирует горьковских "Детей солнца", немного видоизменяя спектр затрагиваемых проблем. Дело в том, что в современной постановке немного размывается идеологическая грань - яркое противопоставление интеллигенции и народных низов. Но социальная проблематика все же просматривается, а с другой стороны - мы наблюдаем за взаимоотношениями близких людей. Раздражает житейская слепота Протасова и его чрезмерное увлечение работой, что отдаляет его от жены, столь желающей внимания. Смешит и вызывает сочувствие мещанская глупость и грубость влюбленной Меланьи, требующей чужого мужа. Умиляет и вместе с тем поражает любовь слесаря к своей жене. Изумляет и вызывает восхищение Лиза - цельный человек, живущий жизнью всей Вселенной среди нищенски серой обыденности.

Поскольку пьеса не тенденциозна, она применима и к современности. Режиссер Сергей Каргин высказался следующим образом: "Пьесе в следующем году будет сто лет, так что в отношении сюжета, его темы и персонажей можно говорить о завершении определенного цикла. Что же мы видим? Кровавые события 1905 года перекликаются с кровавыми событиями сегодняшней действительности, экономическая ситуация начала века и нынешняя - удивительно схожи, воспаленное сознание людей тех лет и разрушение личностей в нашем столетии также находят отражение друг в друге. Ход истории вновь указывает на повторение ошибок, которые невозможно избежать оттого, что мы - всего лишь дети солнца, а не оно само...". Все говорит в пользу того, что классика действительно вечна, и все, что говорилось много лет назад, можно смело транслировать в сегодняшний социум.

В течение спектакля декорации поменяются всего лишь единожды, и произойдет это на глазах зрителя - из дома Протасовых действие перенесется в их же сад. Но общие настроения персонажей не изменяются, только лишь к концу некоторые герои приходят к пониманию своих ошибок и пытаются их исправить. Кто-то успевает, а чей-то поезд уже ушел. Сумасшествие или дверь в другой мир? Смерть - страдание или желаемое умиротворение? Двусмысленный конец не ставит твердой финальной точки - так может быть, спектакль еще не закончился и продолжается вне сцены? Эта трагифарсовая двусмысленность кому-то оставляет пищу для размышлений, а кому-то - руководство к действию.

С. Самойленко

"Континет-Сибирь" 30.04.2004

Мелодрама как она есть

Новосибирский театр "Глобус" представил очередную премьеру на малой сцене санкт-петербургский режиссер Сергей Каргин поставил суперпопулярную в советские времена пьесу испанского драматурга Алехандро Касоны "Деревья умирают стоя". Этот спектакль - простая, понятная и сентиментальная история.

Лучше всего об уровне театра судить не по шедеврам и не по провалам, а по постановкам средним, именно в них видна общая культура коллектива, профессионализм труппы, мастеровитость режиссера. Именно таким "средним" спектаклем стала постановка Сергея Каргина - честная, вменяемая работа с простым и доступным драматургическим материалом. Спектакль по пьесе испанского драматурга не сходил со сцены советских областных драматических театров, удовлетворяя потребность зрителей в мелодраме. Последние лет пятнадцать эту функцию выполняют телесериалы всех мастей, и в театре ставить эту непритязательную и нравоучительную историю считалось "некомильфо". Выбор режиссером пьесы был, что очевидно, обусловлен задачей утилитарной - нужно было отыскать материал, в котором были бы заняты актеры старшего поколения, - не секрет, что им сегодня трудно найти достойные роли. И выбор оказался верным - в слезоточивой истории оказались на месте артисты нескольких поколений.

История проста: в некое агентство, занимающееся, так сказать, театрализацией жизни (жестокому судье, например, выносящему лишь смертные приговоры, дают послушать на рассвете соловья, тронув тем самым его сердце), обращается пожилой господин. Двадцать лет назад он выгнал из дома внука, малолетнего негодяя, разбив тем самым сердце своей супруге, любящей бабушке. Юноша стал гангстером в Канаде, но дедушка пишет письма от его имени, и в них внук становится на путь исправления, учится, приобретает профессию архитектора, женится и так далее. Все хорошо, но настоящий внук хочет вернуться. Бабушка, разумеется, не переживет обмана. К счастью, корабль, на котором блудный внук возвращается, тонет. Задача обаятельного директора агентства Маурисьо и его сотрудницы - сыграть внука и его жену. Что они и делают - но игра превращается в жизнь, молодые люди становятся по-настоящему родными бабушке и близкими друг другу. "Воскресший" было внук-негодяй изгоняется - вопреки голосу крови.

Можно представить, как мог бы обыграть противостояние жизни и искусства какой-нибудь амбициозный режиссер-модернист. Сергей Каргин не ввязался в игры с отражениями жизни и искусства и поставил добротную мелодраму: в спектакле нет никаких других смыслов, кроме тех, что заложены в пьесе. Зато есть простор для актерской игры.

Анастасия Гаршина и Александр Кузнецов, играющие пожилую супружескую чету, трогательны, нелепы и суровы, вызывая сочувствие, симпатию и бесконечную благодарность за то достоинство и сдержанную эмоциональность, с которой они ведут рисунок роли. Возможно, кто-то пожмет плечами: дескать, ничего особенного, так играли и двадцать, и сорок лет назад. Играли, согласен, но сегодня далеко не всякий молодой актер сможет сыграть именно так: вживаясь в "шкуру" персонажа, органично существуя и взаимодействуя с партнерами.

Елена Ивакина и Сергей Мурашкин, играющие лжевнуков, Изабеллу и Маурисьо, составляют достойную пару - хотя поначалу кажется, что они не вполне "в своей тарелке", и естественность интонаций актеры обретают лишь к середине первого действия. Точнее, в полной мере обретает Елена Ивакина, поскольку ее героиня чувствительна, правдива, способна к сопереживанию и тяготится игрой. Персонаж Сергея Мурашкина лишен этой естественности - возможно, в силу "театральности" своей профессии.

Не сказать, что все в спектакле хорошо: испанские танцы на подиуме в исполнении студентов театрального училища и все первые мизансцены фальшивы, так же, как фальшивы первые реплики и интонации, с которыми они произносятся. Стерильные пластиковые декорации, напоминающие о современных офисах, противопоставлены теплоте и уюту старого дома - мебель из стали и кожи одевается в чехлы, свет теплеет, на панели проецируются то старые фотографии, то просто телевизионная рябь. Разумеется, всего этого недостаточно для того, чтобы противопоставить подлинность старины искусственности и выморочности современности, истинность человеческого чувства - математическому расчету, жизнь - искусству. Весь этот холодноватый режиссерский замысел в конечном итоге опровергает и искупает теплота дыхания, звук негромкого человеческого голоса - и это в проходном, в общем-то, спектакле внушает симпатию.

Интересные отзывы о постановке «Долгий рождественский обед»


iwanow 19 августа 2008

оценка 10


Поверьте старому питерскому театралу, который пересмотрел ВСЕ в еще ТОМ БДТ, ВСЕ в еще ТОМ ТЮЗе и очень много в остальных театрах города: этот спектакль - самое сильное зрелище, из того, что мне довелось видеть где бы то ни было!
Начну с конца. Мы вышли с женой из театра, молча доползли до стоявшей на Владимирском машине, сели... и минут 10 молча сидели, обмениваясь только вздохами и влажными взглядами. Ехать было невозможно. В горле спазм.
Великое произведение с гениальной идеей смешать рождественские дни многих лет в единую цепочку и показать всем нам, как эфемерно все, чего мы добиваемся в жизни, и великолепная труппа актеров. Не верится, что это дипломный спектакль молодого режиссера, ибо, несмотря на скромность декораций, в работе задействовано очень много человек, что особенно впечатляет на малой сцене МДТ с ее четырьмя десятками мест для зрителей. Я был, к стыду своему, незнаком с произведением Уальдера и потому, наверное, получил еще больше удовольствия от того, как легкое непонимание поворотов сюжета в первые минуты сменилось восторгом полного слияния с режиссерским замыслом и актерами. И вот, я уже переживаю за то, через какую дверь уйдет актер после этого акта: навсегда - налево или на какое-то время - направо, смотрю: какого цвета будут ленточки на въезжающей на сцену детской коляске...
В очередной раз заходя в театр Европы, я перед началом спектакля заглянул в окошко кассы и, так меня распирало, сказал кассирше про охвативший меня восторг по поводу этой работы Каргина. Она не только согласилась со мной, но привела интересный факт: ее четырнадцатилетний сын, вершувшись домой после просмотра данного спектакля, закрылся в комнате и долго рыдал там в одиночестве.
Чтобы все случайно не подумали, что я восторженный идиот, сразу скажу, что любимыми писателями у меня числятся Джозеф Хеллер и Агота Кристофф.
Есть и минусы! Во-первых, спекталь ставят очень редко (слишком много актеров задействовано); во-вторых, не существует доступной видеозаписи этой работы...

ilex carrot

35 зрителей в три ряда вдоль пустого стола. Стулья с высокими спинками. Безукоризненный слуга в тишине наводит последний блеск - поправляет невидимую сервировку, расставляет невидимые блюда. Из центрального прохода появляется семья - молодая пара и матушка одного из супругов. Начинается рожденственский обед. Это новый дом. О старом немного сожалеют, но этот дом лучше. Молодые люди полны энергии, планов. За матушкой старательно ухаживают. Она сначала довольно бодрая, живо реагирует на происходящее. Только иногда становится чуть задумчивее, предаётся воспоминаниям. Потом начинает делать долгие паузы, почти засыпать. Пока, наконец, её в инвалидной коляске не вывозят в Правый Проём.
Из реплик за столом становится понятно, что она ушла - умерла.
Но радость - появление ребёнка, быстро затмевает. Вот за этим столом отмечают уже новое рождество.
Появляются новые герои. По именам понимаешь, что это подрастают дети. Потом дети детей. Старые герои постепенно стареют - горбятся, шаркают, замедляются - и уходят всё в тот же правый проём.
Туда постепенно уйдут всё герои. Последним, пережив всех и так и не произнёсший ни слова уйдёт мажордом Эдуардо.
В этом доме за пустым столом останется дальняя-дальняя, старая родственница. Она прочтёт письмо, что новая семья одного из внуков главы семейства приобрела новый дом, в другом городе. В нём вот-вот начнётся, или продолжится, долгий рождественский обед.
Спектакль завораживает. Когда начинаешь постепенно понимать, что происходит, уже невозможно не следить за каждым жестом, за каждой репликой. Шутка ли, за полтора часа спектакля перед нами на сцене проносится сто лет. Выхваченные из памяти немногочисленные яркие события, смешные, ничего не значащие фразы и персонажи, настоящие и надуманные трагедии, равно сглаживающиеся непреодолимым течением однообразной жизни, где семья собирается только на рождество. Оно, как яркая спица в колесе, единственное и заметно в её круговороте. Совсем как у нас.
Спектакль виртуозен. Это роман, отредактированный до афоризма.
Венчает спектакль пробирающий до кончиков волос финал, который, казалось бы, и не нужен - метафора и так ясна. Но это краткая мысль, исчезающая, практически не успев появиться.
Создать бесплатный сайт с uCoz